"Черная смерть"

[Александрович 9,117]

Пока весь мир в страхе закрывает границы, боясь коронавируса, предлагаю вспомнить угрозу, которая поставила старый свет на край гибели.

Зародившись в пустыне Гоби, эпидемия поразила кочевников и через их посредничество пришла в другие страны. По одной из версий мор был принесен из Кафы ,когда во время осады города, монгольские войска закидывали защитников зараженными трупами. Уже из Кафы эпидемия разошлась на кораблях в другие порты и начала из них шествие по суше.

Болезнь не щадила никого. За примером далеко ходить не буду. Достаточно вспомнить Семеона Гордого, умершего от заразы в 1353 году.

Чума вызвала настоящую панику среди людей - попытки бежать, всплеск суеверий, еврейские погромы, поиск отравителей... вот лишь некоторые из её проявлений.

 

[Александрович 9,117]

Ф. Бродель о некоторых последствиях эпидемии

Каждый спад решает определенное число проблем, снимая напряжение и улучшая положение выживших; это, конечно, лекарство в лошадиной дозе, но все же лекарство. После Черной смерти середины XIV в. и последовавших за нею и усугубивших ее ударов эпидемий наследства концентрируются в немногих руках. Возделанными остаются только хорошие земли (меньше хлопот и больше продуктивность), уровень жизни и реальная заработная плата выживших повышаются. Именно таким образом начинается в Лангедоке столетие 1350–1450 гг., когда крестьянин со своей патриархальной семьей будет хозяином пустой земли; лес и дикие звери заняли место некогда процветавших здесь деревеньВойдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. . 

Изменено 22.03.2020, 12:11:24 пользователем Александрович
Орфография

[Alterus 16,909]

55 минут назад, Александрович сказал:

Ф. Бордель о некоторых последствиях эпидемии

Только, пожалуй, Бродель. Так знаменитого французского историка ещё не называли 

[Александрович 9,117]

3 минуты назад, Alterus сказал:

Только, пожалуй, Бродель. Так знаменитого французского историка ещё не называли 

Чертов автоподбор

[Aurelius36 14,360]

Разносчики не только люди были, а еще и крысы. И в городах из-за  антисанитарии они являлись разносчиком. А точнее даже не крысы, а крысиные блохи.

Поэтому крысиные блохи являются биологическим оружием для распространения чумы.

Изменено 22.03.2020, 12:33:49 пользователем Aurelius36

[Redbell 2,027]

44 минуты назад, Aurelius36 сказал:

Разносчики не только люди были, а еще и крысы. И в городах из-за  антисанитарии они являлись разносчиком. А точнее даже не крысы, а крысиные блохи.

Поэтому крысиные блохи являются биологическим оружием для распространения чумы.

отряд 731 не соврет

[Aurelius36 14,360]

40 минут назад, Redbell сказал:

отряд 731 не соврет

Ну практически))

Просто крысы эффективнее. Везде выживут. Быстро размножаются. Перемещаются без проблем на большие расстояния. Легко приживаются в обществе людей))

[Redbell 2,027]

2 часа назад, Aurelius36 сказал:

Ну практически))

Просто крысы эффективнее. Везде выживут. Быстро размножаются. Перемещаются без проблем на большие расстояния. Легко приживаются в обществе людей))

Зато абсолютно бесполезно для завоевания. Ну куда эти чумные города, ждать пока там все поумирают и крыс травить? Своя армия сляжет в таком городе. Биологическое оружие тем и не практично, что от него зачищать местность трудно, скорее как оружие устрашения.

[Aurelius36 14,360]

16 минут назад, Redbell сказал:

Зато абсолютно бесполезно для завоевания. Ну куда эти чумные города, ждать пока там все поумирают и крыс травить? Своя армия сляжет в таком городе. Биологическое оружие тем и не практично, что от него зачищать местность трудно, скорее как оружие устрашения.

Это да. Ну ещё для фанатиков как оружие "возмездия".

[Redbell 2,027]

2 часа назад, Aurelius36 сказал:

Это да. Ну ещё для фанатиков как оружие "возмездия".

Коронавирус показал, что биологическое оружие эффективно как диверсия в отдельно взятой стране. Ну или рассылка "конвертов с чумой" отдельным лицам как некоторые террористы в начале нулевых.

[лекс 12,071]

@Александрович 

Если говорить о пандемии чумы, то, наверное, лучше было бы начать с "Юстиниановой чумы", бывшей очень значительной по масштабам и очень длительной по времени.

[Александрович 9,117]

@лекс 

Хронологичски да, но у меня цель людей привлечь и эпидемия XIV века для этого подходит лучше, в силу большей известности.

[лекс 12,071]

6 минут назад, Александрович сказал:

@лекс 

Хронологичски да, но у меня цель людей привлечь и эпидемия XIV века для этого подходит лучше, в силу большей известности.

Одно другому не мешает.

Картина более цельной будет.

Особенно если к картинкам добавлять аналитику, цитаты, литературу.

Картинка - это супер (по ней уже видно как распространялась эпидемия), но это лишь лайк тебе, а вот остальное повод пообщаться.

 

[Александрович 9,117]

24 минуты назад, лекс сказал:

Одно другому не мешает.

Проработаю это.

25 минут назад, лекс сказал:

Особенно если к картинкам добавлять аналитику, цитаты, литературу.

И они заготовлены. Но пока затянуло просеивание одной небезызвестной темы на наличие материалов о строительстве в древности.

[Aurelius36 14,360]

2 часа назад, Redbell сказал:

Коронавирус показал, что биологическое оружие эффективно как диверсия в отдельно взятой стране. Ну или рассылка "конвертов с чумой" отдельным лицам как некоторые террористы в начале нулевых.

С коронавируса плохое оружие. Он не стабилен и уже завтра-послезавтра будет не опасен. И с  чумой легче бороться в случае необходимости выхода ситуации из под контроля. Правда эта борьба весьма непопулярными методами..

[лекс 12,071]

6 часов назад, Aurelius36 сказал:

 И с  чумой легче бороться в случае необходимости выхода ситуации из под контроля. Правда эта борьба весьма непопулярными методами..

Вообще не бороться ещё более непопулярный метод.

[Александрович 9,117]

Немного о последствиях эпидемии для евреев. данный отрывок взят из книги Льва Полякова "История антисемитизма".

Спойлер

 

Черная чума

 

Перечтем описание чумы у Боккаччо:

 

«… [в городах] заболевали они ежедневно тысячами, а так как никто за ними не ухаживал и никто им не помогал, то почти все они умирали. … соседи… выносили мертвые тела из домов и клали у порога, где их, выставленных во множестве, мог видеть, особливо утром, любой прохожий. И никто, бывало, не почтит усопших ни слезами, ни свечой, ни проводами – какое там: умерший человек вызывал тогда столько же участия, сколько издохшая коза.

… в раскиданных там и сям усадьбах и в селах крестьяне с семьями, все эти бедняки, голяки, оставленные без лечения и ухода, днем и ночью умирали на дорогах, в поле и дома – умирали так, как умирают не люди, а животные. Вследствие этого у сельчан, как и у горожан, наблюдалось ослабление нравов; они запустили свое хозяйство, запустили все свои дела и, каждый день ожидая смерти, не только не заботились о приумножении доходов, которые они могли получить и от скота и от земли, о пожинании плодов своего собственного труда, но, напротив того, старались все имеющееся у них тем или иным способом уничтожить. Волы, ослы, овцы, козы, свиньи, куры, даже верные друзья человека – собаки, изгнанные из своих помещений, безвозбранно бродили по заброшенным нивам, на которых хлеб был не только не убран, но даже не сжат… Если оставить окрестности и возвратиться к городу (Флоренции, где Боккаччо жил во время черной чумы, – прим. автора), … то ли небеса были к нам так немилостивы, то ли до некоторой степени повинно в том бессердечие человеческое, как бы то ни было – с марта по июль… умерло сто с лишним тысяч человек, а между тем до этого мора никто, уж верно, и предполагать не мог, что город насчитывает столько жителей», (пер. Н. Любимова).

Такова была черная чума, катастрофа, за три года, с 1347 по 1350, унесшая жизни трети, или даже больше, населения Европы. Многие авторы утверждали, что именно тогда прозвучал похоронный звон по средневековой цивилизации, или даже, что это был «самый резкий разрыв исторической преемственности, который знало человечество». По этому поводу возможны различные точки зрения в зависимости от того, с какой позиции рассматриваются эти вопросы, а также от общего понимания исторического развития. В рамках интересующей нас проблемы, являющейся прежде всего проблемой коллективного помрачения сознания и его социальных последствий, воздействие великой паники 1347-1350 годов оказалось решающим.

Необходимо принять во внимание, что эпидемия обрушилась на элиту и священнослужителей в той же мере, что и на простых людей. Результатом этого стало резкое снижение интеллектуального уровня (Подобным же образом из-за сильной нехватки преподавателей «народный» английский язык пришел на смену французскому в английских школах. Таково происождение современного английского.) и всеобщий упадок нравов. Эпидемия выбила рассудок людей из привычной колеи, возбудила апокалиптические настроения и привела к распространению навязчивых мыслей о дьяволе. Наконец, вплоть до конца столетия происходили многочисленные новые вспышки этого ужасного бедствия…

Нет ничего удивительного, что в этих условиях была доведена до логического конца та тенденция, о которой мы говорили на предыдущих страницах, и черная чума наложила неизгладимый отпечаток на участь европейских евреев, чей образ в глазах христиан будет отныне окружен ореолом серы и пепла. В каком-то смысле 1347 год можно сравнить с 1096 годом, поскольку эпидемия чумы имела двойные последствия: ее непосредственным результатом была гибель большого числа евреев по всей Европе, а отдаленные эффекты проявились в окончательном созревании специфического феномена – христианского антисемитизма.

 

*****

 

По всей Европе люди задавали себе с тревогой один и тот же вопрос: почему их постигло это бедствие? Какова была его причина? Ученые люди, прежде всего врачи, составляли научные трактаты, из которых следовало, в соответствии с лучшими законами схоластики; что у эпидемии было два вида причин: первичные причины небесного порядка, как-то неблагоприятное положение звезд, землетрясения, и вторичные, или земные причины – заражение воздуха, отравленные воды, а некоторые умы, опережавшие свое время, даже выдвигали гипотезу об инфекционной природе болезни. Более простодушные создания не утруждали себя подобными тонкостями: для них речь шла или о наказании Божьем, или о происках Сатаны, или о том и другом одновременно – Бог дал полную свободу действий своему антагонисту, чтобы покарать христианский мир. В этих условиях Сатана действовал по своему обыкновению с помощью агентов, отравлявших воздух и воды. А где мог он найти этих агентов, как не среди отбросов человечества, нищих и бродяг, прокаженных, и прежде всего, разумеется, среди евреев, народа, принадлежащего одновременно Богу и дьяволу? Вот так евреи в целом и оказались обреченными на свою роль козлов отпущения…

Иногда опережая распространение эпидемии, иногда двигаясь по ее следам, эти слухи впервые возникли, как можно думать, в Савойе: некто, по имени Яков Паскаль (т. е. «пасхальный» – имя, которое должно было вызывать определенные ассоциации, связанные с легендами о ритуальных убийствах), прибывший из Толедо, якобы раздавал в Шамбери своим единоверцам мешочки с опасными снадобьями. Отметим, что способ действий, приписываемый отравителям, а также состав яда были абсолютно идентичными с теми, о которых шла речь за тридцать лет до этого во время дела «пастушков». По приказу герцога Амедея Савойского были арестованы евреи в Тононе, Шийоне и Шателаре и после допроса под пыткой признали свою вину, а один из них, Акет де Вильнев, сознался, что он действовал по всей Европе – в Венеции, в Калабрии, в Тулузе… Из Савойи эта басня распространяется в Швейцарию, где происходят оканчивающиеся казнями судебные процессы в Берне, Цюрихе, на берегах Боденского озера. Консулы славного города Берна даже чистосердечно направили послания в различные немецкие города, в Страсбург, в Кельн, с предупреждением об ужасном еврейском заговоре.

В Германии события быстро приняли совсем другой оборот. Во многих городах князья и епископы попытались защитить евреев; к тому же в сентябре 1348 года папа Климент VI обнародовал буллу, в которой он подробно объяснял, что евреи умирали от чумы точно так же, как христиане, что эпидемия свирепствовала и в тех краях, где вообще нет евреев, и что нет никаких оснований обвинять их в распространении болезни. Но подобные усилия обычно оставались безрезультатными, поскольку в немецких городах массовые убийства и сопутствующие им грабежи были делом рук черни, одновременно являясь бунтом против властей. Так, в Страсбурге, где еще была жива память о подвигах Армледеров, эти внутренние конфликты продолжались почти три месяца: муниципалитет провел расследование и пришел к заключению, что евреи невиновны, за что был свергнут, а новый муниципалитет не имел более важных дел, чем заточение в тюрьму всех евреев, всего в количестве двух тысяч человек; на следующий день (14 февраля 1349 года) все они были сожжены на еврейском кладбище, в то время как их имущество было распределено между городскими жителями. «Это и был тот яд, который погубил евреев», – так завершил свое повествование один хронист. Такие же массовые убийства, сопровождаемые грабежами, происходили в подавляющем большинстве германских городов, в Кольмаре, где «Еврейская яма» (Judenloch) еще хранит об этом память, в Вормсе, в Оппенхейме, где евреи сами подожгли свои кварталы и погибли в огне, во Франкфурте и в Эрфурте, где их закололи мечами, в Кельне и Ганновере, где часть евреев была перебита, а остальные изгнаны…

Другие фанатики убивали только по религиозным причинам. В ситуации вспышки мистицизма, возникшей под влиянием стихийного бедствия, толпы каящихся грешников, «флагеллантов», бродили из города в город, умерщвляя свою плоть, чтобы умилостивить и отвратить гнев Божий. Считалось, что тридцать четыре дня бичеваний были достаточны для того, чтобы получить от Иисуса отпущение всех грехов. Ведя суровый образ жизни и распевая псалмы, «флагелланты» избороздили всю Германию. Они даже проникли во Францию, и их публичные выступления, встречаемые всеобщим бурным одобрением, обычно заканчивались избиением евреев. Папа приказал провести расследование по этому поводу и получил от своего легата, Жана де Фейта, крайне неблагоприятный доклад. Во Франции королевское правосудие быстро положило конец их подвигам. Но в Германии и во Фландрии их приходы и уходы оставили гораздо более глубокий след. Вот живое описание этих событий, сделанное хронистом Жаном Замаасским:

«В то время, когда эти «флагелланты» переходили из страны в страну, произошло великое чудо, о котором не следует забывать: когда увидели, что смерть и чума не прекращались после покаяний этих самобичевателей («флагеллантов»), то стали широко распространяться слухи; повсюду повторяли и безусловно верили в то, что евреи виноваты в эпидемии, что они бросали страшную отраву в колодцы и родники по всему миру, чтобы отравить и заразить чумой христианский мир; поэтому и стар, и млад преисполнился гнева против евреев, которых везде, где возможно, сеньоры и байи бросали в тюрьмы, казнили и сжигали во всех тех областях, по которым проходили «флагелланты»…»

В Германии уничтожение евреев будь то из-за алчности или из благочестия пошло до того, что в тех областях, где евреев было очень мало или вообще не было, как, например, на землях Тевтонского ордена, христиан, которых подозревали в еврейском происхождении, по всей видимости, убивали вместо отсутствующих евреев. Некоторые обвинители, стремясь убедительнее доказать вину евреев, утверждали, что они невосприимчивы к чуме, что они вообще не умирали от чумы или умирали в гораздо меньших количествах. Эта басня пустила столь глубокие корни, что она даже была повторена некоторыми историками XIX века, которые пытались объяснить этот факт лучшими гигиеническими условиями в домах евреев (В частности, этого мнения придерживались еврейские историки, такие как Грец, Дубнов и др.). Однако уже в это время хронист Конрад фон Мегенберг отмечал:

«Во многих колодцах были обнаружены мешочки с ядом, и бессчетное количество евреев были убиты в Рейнской области, во Франконии и во всех германских странах. По правде говоря, мне не известно, действительно ли сделали это некие евреи. Если действительно так и было, то это, разумеется, должно было усугубить зло. Но с другой стороны, я знаю, что ни в одном немецком городе не насчитывалось столько евреев, сколько их жило в Вене, и при этом такое количество их умерло во время эпидемии, что им пришлось значительно расширить свое кладбище и купить еще два участка. Они были бы слишком большими глупцами, чтобы травить самих себя…»

В течение рокового 1348 года ни одной крупной еврейской общине Германии не удалось избежать массовых убийств, за исключением, вероятно, только Вены и Регенсбурга. Эти избиения стали настолько привычными, что император Карл IV проявил предусмотрительность и уступил муниципалитетам некоторых городов, вытребовав для себя заранее оговоренное условие, а именно собственность «его» евреев, поскольку он считал их уничтожение неизбежным. «Да свершится воля Божья!» – добавил государь, но это было лишь стилистическим оборотом, поскольку избиения не заставили себя ждать. В частности, именно таким образом обстояло дело во Франкфурте, в Нюренберге и Аугсбурге.

Хотя нет никакой возможности для сколько-нибудь надежной статистической оценки общего количества жертв, можно получить представление о масштабе потерь по тому факту, что в течение лет, следовавших за эпидемией чумы, евреи стали редким и ценным товаром. Так, в 1352 году город Шпейр пригласил евреев вернуться, дав им множество заверений в защите и абсолютной безопасности; епископ Майнца сделал то же самое; а опубликованный в эту эпоху кодекс «Meissener Rechtsbuch» (Мейсенский кодекс законов) содержит исключительно благоприятные для евреев положения – их синагоги и кладбища должны были находиться под специальной защитой, а христиане должны были обеспечивать их вооруженной охраной в случае нападения. Сходное положение существовало и во Франции, где изгнания и приглашения вернуться обратно чередовались между собой с самого начала века. Евреи были приглашены в страну Иоанном Добрым на гораздо лучших, чем раньше, условиях. Постепенно возродились некоторые еврейские общины, сосредоточившиеся по-прежнему на ростовщичестве, как правило мелком, к которому добавилась и другая, связанная с ней специализация – торговля подержанной одеждой. Но вскоре изгнания возобновились, и положение евреев ни в чем не напоминало то, каким оно было в предшествующем столетии. Теперь мы кратко рассмотрим эту проблему.

 

Положение евреев непосредственно после эпидемии чумы

 

Трагедия черной чумы невероятно ускорила процесс, развивавшийся уже на протяжении двух с лишним лет: отныне история евреев будет идти невероятным, причудливым путем. Приступая к краткому очерку их социального положения со второй половины XIV века, нам представляется принципиально важным подчеркнуть, что экономическая «база» отныне будет иметь мало общего с развитием этой истории. Если прибегнуть к современной терминологии, то можно сказать, что с этого времени история евреев протекала целиком в рамках «суперструктур»; рассмотрение этой истории в данном аспекте представляет значительный интерес, поскольку именно исключения позволяют лучше понять правила.

Как сказано в одной хартии, юридическом документе, предназначенном для регламентации возвращения евреев во Францию в 1361 году, они «не имеют во всем христианском мире ни страны, ни собственной земли для пребывания, посещения или постоянной жизни»… Этот текст весьма точно и недвусмысленно выражает следующую мысль: если в течение предшествующих столетий общим правилом для евреев было наличие определенного юридического статуса, гарантий закона, а избиения или изгнания являлись исключением из этого правила, то отныне жизнь вне закона становится, если можно так выразиться, обычным и постоянным образом их ; а если им удается в течение некоторого времени жить в безопасности, то это полностью зависит от местного властителя, от его заинтересованности или от его каприза.

Посмотрим, как обстояли дела во Франции. Ни Филипп Август, ни Людовик Святой не добились изгнания евреев, ни даже серьезных изменений в их положении, хотя первый попытался сделать это, а второй часто об этом думал. В 1306 году Филиппу Красивому удалось добиться более значительных успехов в этом деле. Он изгнал их всех, хотя и задержал самых богатых из них на несколько месяцев, чтобы до последнего су собрать все суммы, которые они дали в долг, поскольку этот весьма практичный государь прежде всего заботился о выгоде для королевской казны. Уступая «всеобщему требованию народа», как утверждается в ордонансе Людовика X, евреи были возвращены в 1315 году, но шестью годами позже, вслед за делом «пастушков» они были вновь изгнаны, так что похоже, что в течение сорока лет во Франции вообще не было евреев – во всяком случае ни один исторический источник, ни одна хроника не упоминают об их присутствии.

Но в 1361 году финансовое положение королевства становится настолько тяжелым, что казначейство оказывается неспособным собрать необходимую сумму для выкупа Иоанна Доброго, взятого в плен англичанами. Среди прочих мер дофин Карл принял тогда решение обратиться к евреям. Им вновь разрешается въезд во Францию, но уже на совершенно новых условиях. На них налагается тяжелая подушная подать в размере семи флоринов в год на каждого взрослого и одного флорина на каждого ребенка, но зато они получают права покупать дома и земельные участки, а для надзора за соблюдением их интересов был назначен «хранитель евреев», которым стал дальний родственник короля Луи д'Этамп. Они также получили право назначать до 87 процентов за кредит. Наконец, весьма показательным является то, что еврейской общине разрешили изгонять своих членов без предварительной санкции «хранителя евреев», но в этом случае община была обязана внести в казну огромную сумму в сто флоринов в качестве компенсации тех налогов, которые должны были бы выплачивать изгнанные… Таким образом, все было предусмотрено для того, чтобы выкачивать через посредничество евреев максимально возможное количество денег.

 

 

[лекс 12,071]

1 час назад, Александрович сказал:

Боккаччо

Никогда не думал под таким аспектом, но видать чуме мы обязаны появлению такого произведения как "Декамерон". Хотя, все события (в т.ч. в книге), как говорится, на поверхности.

Особенно понравился этот рассказ:

Спойлер

День третий, новелла десятая

В городе Капсе в Барберии был когда-то богатейший человек, у которого в числе нескольких других детей была дочка, красивая и миловидная, по имени Алибек. Она, не будучи христианкой и слыша, как многие бывшие в городе христиане очень хвалят христианскую веру и служение богу, спросила однажды одного из них, каким образом с меньшей помехой можно служить богу. Тот отвечал, что те лучше служат богу, кто бежит от мирских дел, как то делают те, кто удалился в пустыни Фиваиды. Девушка, будучи простушкой, лет, быть может, четырнадцати, не по разумному побуждению, а по какой-то детской прихоти, не сказав никому ничего, на следующее утро совсем одна тихонько пустилась в путь, направляясь к пустыне Фиваиды, и с большим трудом, пока не прошла еще охота, добралась через несколько дней до тех пустынь. Увидев издали хижинку, направилась к ней и нашла на пороге святого мужа, который, удивившись, что зрит ее здесь, спросил ее, чего она ищет. Та отвечала, что, вдохновенная богом, идет искать, как послужить ему, и кого-нибудь, кто бы наставил ее, как подобает ему служить. Почтенный муж, видя, что она молода и очень красива, боясь, чтобы дьявол не соблазнил его, если он оставит ее у себя, похвалил ее доброе намерение и, дав ей немного поесть корней от злаков, диких яблонь, фиников и напоив водою, сказал ей: «Дочь моя, недалеко отсюда живет святой муж, лучший, чем я, наставник в том, что ты желаешь обрести; к нему отправься». И он вывел ее на дорогу. Дойдя до него и получив от него ту же отповедь, она пошла далее и добралась до кельи одного молодого отшельника, человека очень набожного и доброго, по имени Рустико, и к нему обратилась с тем же вопросом, какой предлагала и другим. Он, для того чтобы подвергнуть большому испытанию свою стойкость, не отослал ее, как другие, а оставил с собою в своей келье и, когда настала ночь, устроил ей постель из пальмовых ветвей и сказал, чтобы она на ней отдохнула. Когда он это сделал, искушение не замедлило обрушиться на его крепость; познав, что сильно в ней обманулся, он без особых нападений показал тыл, сдался побежденным и, оставив в стороне святые помыслы, молитвы и бичевания, начал вызывать в памяти молодость и красоту девушки, а кроме того, размышлять, какого способа и средства ему с нею держаться для того, чтобы она не догадалась, что он, как человек распущенный, стремится к тому, чего от нее желает. Испытав ее наперед некоторыми вопросами, он убедился, что она никогда не знала мужчины и так проста, как казалось; потому он решил, каким образом, под видом служения богу, он может склонить ее к своим желаниям. Сначала он в пространной речи показал ей, насколько дьявол враждебен господу богу, затем дал ей понять, что нет более приятного богу служения, как загнать дьявола в ад, на который господь бог осудил его. Девушка спросила его, как это делается. Рустико отвечал ей: «Ты вскоре это узнаешь и потому делай то, что, увидишь, стану делать я». И он начал скидывать немногие одежды, какие на нем были, и остался совсем нагим; так сделала и девушка; он стал на колени, как будто хотел молиться, а ей велел стать насупротив себя. Когда он стоял таким образом и при виде ее красот его вожделение разгорелось пуще прежнего, совершилось восстание плоти, увидев которую Алибек, изумленная, сказала: «Рустико, что это за вещь, которую я у тебя вижу, что выдается наружу, а у меня ее нет». — «Дочь моя, — говорит Рустико, — это и есть дьявол, о котором я говорил тебе, видишь ли, теперь именно он причиняет мне такое мучение, что я едва могу вынести». Тогда девушка сказала: «Хвала тебе, ибо я вижу, что мне лучше, чем тебе, потому что втого дьявола у меня нет». Сказал Рустико: «Ты правду говоришь, но у тебя другая вещь, которой у меня нет, в замену этой». — «Что ты это говоришь?» — спросила Алибек. На это Рустико сказал: «У тебя ад; и скажу тебе, я думаю, что ты послана сюда для спасения моей души, ибо если этот дьявол будет досаждать мне, а ты захочешь настолько сжалиться надо мной, что допустишь, чтобы я снова загнал его в ад, ты доставишь мне величайшее утешение, а небу великое удовольствие и услугу, коли ты пришла в эти области с тою целью, о которой говорила». Девушка простодушно отвечала: «Отец мой, коли ад у меня, то пусть это будет, когда вам угодно». Тогда Рустико сказал: «Дочь моя, да будешь ты благословенна; пойдем же и загоним его туда так, чтобы потом он оставил меня в покое». Так сказав и поведя девушку на одну из их постелей, он показал ей, как ей следует быть, чтобы можно было заточить этого проклятого.

Девушка, никогда до того не загонявшая никакого дьявола в ад, в первый раз ощутила некое неудобство, почему и сказала Рустико: «Правда, отец мой, нехорошая вещь, должно быть, этот дьявол — настоящий враг божий, потому что и аду, не то что другому, больно, когда его туда загоняют». Сказал Рустико: «Дочь моя, так не всегда будет». И дабы этого не случалось, они, прежде чем сойти с постели, загнали его туда раз шесть, так что на этот раз так выбили ему гордыню из головы, что он охотно остался спокойным. Когда же впоследствии она часто возвращалась к нему, — а девушка всегда оказывалась готовой сбить ее, — вышло так, что эта игра стала ей нравиться и она начала говорить Рустико: «Вижу я хорошо, правду сказывали те почтенные люди в Капсе, что подвижничество такая сладостная вещь; и в самом деле, я не помню, чтобы я делала что-либо иное, что было бы мне таким удовольствием и утехой, как загонять дьявола в ад; потому я считаю скотом всякого, кто занимается чем иным». Потому она часто ходила к Рустико и говорила ему: «Отец мой, я пришла сюда, чтобы подвизаться, а не тунеядствовать; пойдем загонять дьявола в ад». И совершая это, она иногда говорила: «Рустико, я не понимаю, почему дьявол бежит из ада, потому что если бы он был там так охотно, как принимает и держит его ад, он никогда бы не вышел оттуда».

Когда таким образом девушка часто приглашала Рустико, поощряя его к подвижничеству, она так ощипала его, что порой его пробирал холод, когда другой бы вспотел; потому он стал говорить девушке, что дьявола следует наказывать и загонять в ад лишь тогда, когда он от гордыни поднимает голову; а мы так его уличили, что он молит оставить его в покое. Таким образом он заставил девушку несколько умолкнуть. Увидев, что Рустико не обращается к ней, чтобы загнать дьявола в ад, она однажды сказала ему: «Рустико, твой дьявол наказан и более тебе не надоедает, но мой ад не даст мне покоя, потому ты хорошо сделаешь, если при помощи твоего дьявола утишишь бешенство моего ада, как я моим адом помогла сбить гордыню с твоего дьявола». Рустико, питавшийся корнями злаков и водою, плохо мог отвечать ставкам и сказал, что слишком много понадобилось бы чертей, чтобы можно было утишить ад, но что он сделает, что в его силах; так он иной раз удовлетворял ее, но это было так редко, что было не чем иным, как метаньем боба в львиную пасть, вследствие чего девушка, которой казалось, что она не настолько служит, насколько бы желала, начала роптать.

В то время, как между дьяволом Рустико и адом Алибек, от чрезмерного желания и недостаточной силы, шла эта распря, случилось, что произошел в Капсе пожар, от которого сгорел в собственном доме отец Алибек со всеми детьми и семьей, какая у него была, так что Алибек осталась наследницей всего его имущества. Поэтому один юноша, по имени Неербал, расточивший на широкое житье все свое состояние, услышав, что она жива, отправился ее искать и, найдя ее, прежде чем суд завладел имуществом, бывшим ее отца, как человека, умершего без наследника, к великому удовольствию Рустико и против ее желания привезя ее обратно в Капсу, взял ее себе в жены и с нею унаследовал большое состояние. Когда женщины спрашивали ее, прежде чем ей сочетаться с Неербалом, чем она служила богу в пустыне, она ответила, что служила тем, что загоняла дьявола в ад и что Неербал совершил великий грех, отдалив ее от такого служения. Женщины спросили: как это она загоняла дьявола в ад? Девушка то словами, то действием показала им это. Те начали над этим так сильно смеяться, что и теперь еще смеются, и сказали: «Не печалься, дочка, не печалься, потому что и здесь это прекрасно делают; Неербал отлично послужит этим богу вместе с тобой». Когда одна рассказала о том другой по городу, свели это к народной поговорке, что самая приятная богу услуга, какую можно совершить, это — загонять дьявола в ад; и эта поговорка, перешедшая сюда из-за моря, и теперь еще держится. Потому вы, юные дамы, нуждающиеся в утешении, научитесь загонять дьявола в ад, ибо это и богу очень угодно, и приятно для обеих сторон, и много добра может от того произойти и последовать.

 

[Александрович 9,117]

Спойлер

Николай Борисов о неожиданных последствиях чумы для отечественной истории

«Москва обязана своим величием» милости чумы – так ли это? Действительно ли «чёрная смерть» разорившая многие русские земли не затронула Москву? Как на борьбу с чумой повлияла хорошо развитая военно-полицейская служба московских князей?

Неожиданные вопросы о связи эпидемии чумы XIV века и возвышении Москвы ставит в своей статье доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории России до начала XIX века Исторического факультета МГУ Николай Сергеевич Борисов.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Среди многочисленных опасностей, подстерегавших человека в средние века, едва ли не самой грозной был «мор» — эпидемия чумы или других тяжёлых инфекционных заболеваний с летальным исходом. О «великом море» — чумной пандемии сере-дины XIV столетия — и его последствиях для средневековой Европы существует большая литература1. Средневековая Русь не менее, чем её западные соседи, пострадала от этого бедствия. Однако в отечественной историографии этот сюжет разработан слабо2. Такое положение во многом объясняется скудностью источниковой базы. Летописные сообщения об эпидемиях носят лапидарный характер. Провиденциальное мировоззрение летописца не позволяло ему пускаться в размышления относительно причин и последствий этого бедствия. Вся теория вопроса сводилась к сентенции, вложенной летописцем в уста Ярослава Мудрого: «Бог наводит по грехом на куюждо землю гладом или мором (курсив наш — Н. Б.) ли ведром ли иною казнью, а человек не весть ничтоже»3.

Среди прочих остается открытым и вопрос о том, как сказалось это бедствие на политических процессах, протекавших тогда в русских землях, и как сами эти процессы сказались на распространении эпидемии. Заметим, что при исследовании этого вопроса на основе традиционных летописных текстов уместны и сравнительно-исторические параллели. Общность человеческой природы обусловила сходство морально-этических проблем, возникавших в условиях эпидемии в самых разных по типу социумах. Последствия эпидемии в области экономики, политического развития и культуры также могли быть весьма схожими.

Король Чума

Драматические ситуации, возникавшие в охваченных чумой городах, издавна привлекали писателей, поэтов и художников. Об этом писал ещё Фукидид в своей знаменитой «Истории»4. В Священном писании тема «мора» — как именовали тогда любую эпидемию — звучит в грозных глаголах ветхозаветных пророков. «Вне дома меч, а в доме мор и голод» (Иез. 7, 15). «Так говорит о них Господь Саваоф: вот, Я пошлю на них меч, голод и моровую язву» (Иер 29, 17). Три апокалипсических всадника — один из любимых сюжетов средневековой живописи…

В раннехристианской картине «великого мора» наряду с сюжетами, намеченными ещё Фукидидом, получила развитие тема побеждающего страх смерти благочестия. Евсевий Памфил (около 260–340) в своём труде «Церковная история» приводит письмо святителя Дионисия Александрийского (ум. 265) к пастве, посвящённое эпидемии чумы, свирепствовавшей по всей Римской империи с 250 по 265 год. Наиболее важная часть этого письма — картина самоотверженного поведения христиан в охваченном чумой городе5.

Созданная Евсевием Памфилом модель поведения христианина в условиях гибельного мора стала стереотипом в византийской литературе. В частности, её воспроизводит переведённая на Руси уже в XI веке Хроника Георгия Амартола6.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Тема «великого мора» вдохновила византийского историка Прокопия Кесарийского (около 500 — после 565) на блестящее эссе, посвящённое знаменитой «Юстиниановой чуме» 542 года в Константинополе7. Среди прочего историк привёл и некоторые данные о смертности в разгар эпидемии. Впрочем, эти «круглые» цифры носят скорее символический, нежели документальный характер. «Число умирающих достигло пяти тысяч в день, а потом и десяти тысяч и даже больше»8. Эта мрачная арифметика становится обязательным элементом средневековых рассказов о «моровом поветрии».

Среди особенно ценных для историка наблюдений Прокопия — связь эпидемии с голодом и экономическим кризисом

«Всякая торговля прекратилась, ремесленники оставили своё ремесло и всё то, что каждый производил своими руками. Таким образом, в городе, обычно изобилующем всеми благами мира, безраздельно свирепствовал голод»9.

В рассказе Прокопия есть одно место, смысл которого может быть понят и как горькая шутка, и как проникновение в область непознанной реальности. Рассуждая о моральных последствиях эпидемии, о том, что дурные, злые люди перед лицом смерти преображались и на время становились добродетельными, но по миновании опасности вновь становились злыми, историк добавил:

«Ибо, если бы кто-нибудь стал утверждать, что эта болезнь, случайно или по воле Провидения, точно отобрав самых негодяев, их сохранила, пожалуй, оказался бы прав. Но всё это проявилось впоследствии»10.

Особое развитие получило художественное изображение морального аспекта «великого мора». Перед лицом неминуемой гибели раскрывалась глубинная сущность человека, его скрытые обыденностью пороки и добродетели. Кто не помнит пушкинский «Пир во время чумы»!

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Литературными шедеврами стали сумрачно-готические рассказы Эдгара По «Король Чума» и «Маска Красной смерти». Родословная многих литературных опытов на тему «пир во время чумы» восходит к рассказам Джованни Боккаччо (1313–1375), поместившего весёлых героев своего «Декамерона» в окружённое бедствиями чумы уединённое поместье. Однако оставим классических авторов и вернёмся на русскую почву.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

На русских полях

Выработанные античной и византийской традицией каноны изображения чумной эпидемии отчётливо отразились и в рассказах русских летописей XIV столетия. Две волны бедствия — эпидемия (1347–1353) и «великий мор» (1364–1366) — заставили содрогнуться всю Восточную Европу.

Появление чумы в Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе на Руси заметили быстро. География бедствия очерчена летописцем весьма подробно и, вероятно, со слов хорошо осведомлённого человека. Это мог быть и купец, и человек из свиты московских князей. Удивительно, но факт: русские князья и в разгар чумы продолжали, как ни в чём не бывало, ездить по своим делам в Орду. В 1347 году в охваченных эпидемией степях побывал московский великий князь Семён Иванович с братом Андреем12. Трудно сказать, что было причиной этой смелости: острая политическая необходимость или неистребимый «русский фатализм»…

Обогнув всю Европу, «чёрная смерть» (как называли чуму на Западе) пришла в Русские земли. Летописи отражают развитие эпидемии с разной степенью полноты. Особое внимание к этой теме (как и вообще к теме Божьего гнева) проявляет составленная под началом митрополита Даниила и переполненная церковной риторикой Никоновская летопись (1520-е годы).

Распространение чумы в Северо-Западной Руси началось из Пскова. Богатые подробностями рассказы об этом бедствии псковских летописцев отмечены яркостью «первого впечатления», но не чужды и литературных клише. Здесь присутствует почти весь набор тематических блоков «великого мора», собранный ещё Прокопием Кесарийским. Это и симптомы чумы, и «всеядность» болезни, и христианское поведение достойных людей, и нарушение похоронного обряда из-за множества умерших. Живым страданием звучит плач по умершим самого летописца. Вероятно, отражает тогдашнюю реальность и рассказ о многочисленных пожертвованиях в храмы и монастыри, а также о массовом пострижении в монахи перепуганных горожан.

Из Пскова мор «первой волны» перекинулся в Новгород. Местный летописец (Комиссионный список Новгородской первой летописи, середина XV века) рассказал об этом не столь пространно, как его псковский собрат, но с сильной покаянной тенденцией. С северо-запада эпидемия перешла в Окско-Волжское междуречье и в Юго-Западную Русь. Никоновская летопись под 6860 (1352/1353) годом приводит перечень «низовских» городов, опустошённых чумой.

«Того же лета бысть мор силён в Смоленске, и в Киеве, и в Чернигове, и в Суждале, и во всей земле Русстей смерть люта, и напрасна (внезапна — Н. Б.) и скора; и бысть страх и трепет велий на всех человецех. В Глухове же тогда ни един человек не остася, вси изомроша; сице же и на Белеозере»13.

Московские заставы

Описывая разгул чумы на Русской земле в 1347–1353 годах, историк словно спотыкается на удивительном факте: ни одна летопись не сообщает в эти годы о приходе эпидемии в Москву. Смерть от чумы Семёна Гордого и его сыновей в апреле 1353 года — не более чем предположение историков. Что до митрополита Феогноста, умершего незадолго перед тем, то он был стар, недужен и вполне мог умереть естественной смертью14. Причиной данного «пробела» в рассказе летописей об эпидемии может быть как неполнота источников, так и действительное отсутствие чумной эпидемии в Москве в эти годы. Остановимся на последнем предположении и проверим его на прочность.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Известно, что вовремя принятые решительные меры против распространения заразы могли иметь если не полный, то хотя бы частичный успех. Ивану Грозному в 1566–1568 годах с помощью драконовских мер удавалось удерживать чуму на подступах к Москве15. Но болезнь, в конце концов, пробралась и в столицу.

Летописи XIV столетия, словно сговорившись, умалчивают о каких-либо защитных мерах великих и удельных князей, а также местных властей, имевших целью приостановить распространение болезни. А между тем такие меры, несомненно, предпринимались. Простейшей из них была изоляция больных от внешнего мира. Такого рода шаги по отношению к заражённым смертельной болезнью (прокажённым) — «он должен жить отдельно, вне стана жилище его» — предписывал ещё Ветхий Завет (Левит, 13, 46). Известно, что во второй половине XIV столетия Венеция стала вводить морской карантин для судов, приплывавших из охваченного чумой Ближнего Востока и Египта. В средневековой Москве власти старались приостановить распространение заразы путем запрета на передвижение по дорогам, а также на общение с больными. О том, как это осуществлялось в правление Ивана Грозного, в 1570 году, повествовал в своих знаменитых «Записках» немец-опричник Генрих Штаден.

«Был тогда великий голод; из-за кусочка хлеба человек убивал человека. А у великого князя по дворам в его подклетных сёлах, доставлявших содержание дворцу, стояло много тысяч скирд необмолоченного хлеба в снопах. Но он не хотел продавать его своим подданным, и много тысяч людей умерло в стране от голода, а собаки пожирали их трупы.

К тому же всемогущий Бог наслал ещё великий мор. Дом или двор, куда заглядывала чума, тотчас же заколачивался и всякого, кто в нём умирал, в нём же и хоронили; многие умирали от голода в своих собственных домах или дворах.

И все города в государстве, все монастыри, посады и деревни, все просёлки и большие дороги были заняты заставами, чтобы ни один не мог пройти к другому. А если стража кого-нибудь хватала, его сейчас же тут же у заставы бросали в огонь со всем, что при нём было — с повозкой, седлом и уздечкой.

Многие тысячи умерших в этой стране от чумы пожирались собаками.

Чума усиливалась, а потому в поле вокруг Москвы были вырыты большие ямы, и трупы сбрасывались туда без гробов по 200, по 300, 400, 500 штук в одну кучу. В Московском государстве по большим дорогам были построены особые церкви; в них ежедневно молились, чтобы Господь смилостивился и отвратил от них чуму»16.

Предвидя желание людей бежать из охваченных чумой русских земель в другие страны (а может быть, и опасаясь случайного или умышленного переноса заразы из-за рубежа), Иван Грозный усилил и без того строгий режим на границах.

«Все окрестные границы были закрыты, и во время голода и чумы никто не мог убежать из опричнины в другую страну; а кого хватали на польской границе, тех сажали на кол, некоторых вешали»17.

Сто лет спустя меры, принимаемые властями для предотвращения распространения заразы, оставались практически теми же, хотя и не столь свирепыми, как при Иване Грозном. Это бедствие случилось летом 1654 года. В то время как царь Алексей Михайлович с войском находился под Смоленском, Москву посетила чума. Фактический глава боярского правительства патриарх Никон распорядился подготовить выезд царицы Марии Ильиничны и её детей в Макарьев Калязинский монастырь. Эта окружённая высокими стенами обитель находилась в двух сотнях вёрст к северу от Москвы, в уединённом месте на правом берегу Волги. Отправив царское семейство, Никон по царскому указу покинул заражённую столицу. Вслед за патриархом из Москвы стали разбегаться и приходские священники. Некому стало причащать и отпевать многочисленных жертв эпидемии. Это вызвало возмущение горожан. Но главной заботой оставалось находившееся под Смоленском московское войско. Там, в полевом лагере, чума могла собрать самую обильную жатву.

«Чтобы сберечь государя и войско, поставлены были крепкие заставы на Смоленской дороге, также по Троицкой, Владимирской и другим дорогам; людям, едущим под Смоленск, велено говорить, чтобы они в Москву не заезжали, объезжали около Москвы. Здесь в государевых мастерских палатах и на казённом дворе, где государево платье, двери и окна кирпичом заклали и глиною замазали, чтоб ветер не проходил; с дворов, где обнаружилось поветрие, оставшихся в живых людей не велено выпускать: дворы эти были завалены и приставлена к ним стража»18.

«Заражённые деревни велено было засекать и расставлять около них сторожи крепкие, на сторожах разложить огни часто; под смертною казнию запрещено было сообщение между заражёнными и незаражёнными деревнями»19.

Методы борьбы с эпидемией XVI–XVII веков с большой долей вероятности можно экстраполировать и на середину XIV столетия. В «удельный период» в борьбе с чумой выигрывал тот правитель, который имел более действенную военно-полицейскую службу. И здесь уместно вспомнить известную характеристику деятельности Ивана Калиты в Троицком списке Новгородской первой летописи (1560-е годы).

«А Данилеи роди Ивана Доброго, иже исправи Рускую землю от татеи, от разбоиник, ото всякого мятежа»20. Заметим, что в тексте рукописи заметны признаки её новгородского происхождения. Именно торговый новгородский люд должен был в первую очередь хвалить Калиту за обеспечение безопасности передвижения по дорогам и борьбу с городской преступностью.

Для того, чтобы «избавить Русскую землю от татей и от разбойников», Калите требовались примерно те же институты, что и его сыновьям для борьбы с чумой. Это прежде всего хорошо организованная, вездесущая и неподкупная военно-полицейская служба. Летописный комплимент свидетельствует о том, что Иван Данилович создал такую службу. И оставил в наследство своим потомкам, которые с её помощью не только отстаивали свои владения от «великого мора», но и контролировали движение по дорогам, останавливая нежелательных проезжих. Так, сообщая о поездках в Орду главного врага Дмитрия Донского, тверского князя Михаила Александровича, летописец отмечает, что москвичи «переимали его по заставам». Опасаясь московских застав, Михаил вынужден был ездить «околицею, не прямицами и не путма»21.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Вторая волна

Подобно тому, как землетрясение повторяет разрушительные толчки, — так и «чёрная смерть» напоминала о себе новыми волнами эпидемии. В первой половине 1360-х годов чума вернулась в русские земли с новой силой. Её второй приход был не менее, а, скорее, даже более опустошительным, чем первый.

Как и в первый раз, чума начала свой поход на северо-западе. В 1360 году она пришла в многострадальный Псков. Вероятно, её занесли сюда пришельцы «из-за моря». В Швеции в эти годы эпидемия носила опустошительный характер. Если около 1300 года население Швеции вместе с Финляндией составляло примерно 700 тысяч человек, то после 1350 года — менее 500 тысяч22.

Для Северо-Восточной Руси неожиданным возвращением чумы был ознаменован 1364 год. В летописях, наиболее близко отразивших летописание ранней Москвы, под 6872 (1364) годом сохранилась своего рода повесть «О мору о великом». В её основе, по-видимому, лежит свидетельство современника событий, жившего в Переславле Залесском (до конца XV века его называли Переяславлем). Позднее летописец присоединил к этой основе сообщения местных источников.

«Того же лета гневом Божиим за умножение грехов наших бысть мор силён велик на люди в Новегороде в Нижнем и на уезде, и на Сару, и на Киши, и по странам, и по волостем…

Тое же осени и тое зимы бысть мор велик (курсив наш — Н. Б.) на люди в граде Переяславли, мёрли люди по многу на день, по 20, по 30 на день, а иногды на день 60 или 70 человек, а иногды 100. А таковы дни были же, поболе ста на день человек умирало…

Не токмо же в граде Переяславли было се, но и по всем волостем Переяславьскым был мор, и по селом, и по погостом и по монастырем. А преже того был мор в Новегороде в Нижнем, а пришёл с низу от Бездежа в Новъгород въ Нижнии, а отътоле на Коломну, а с Коломны на другое лето в Переяславль (1364 /65 гг. — Н. Б.), а от Переяславля на другое лето (1365/66 — Н.Б.) на Москву (курсив наш — Н. Б.)»23.

В этом тексте много примечательного. Заметим, что мор с Коломны не пошёл торной дорогой прямо в Москву, а лишь год спустя добрался в Переяславль. Оттуда год спустя мор проник в Москву. Судя по всему, московские заставы и карантинные меры стали серьёзным препятствием на пути распространения эпидемии.

Вызывает удивление предельная краткость сообщения о появлении чумы в 1366 году в Москве. В сочетании с полным молчанием о бедствиях Москвы в эпидемию 1347–1353 годов это обстоятельство можно понять как свидетельство того, что Москва и в 1366-м сравнительно мало пострадала от эпидемии. А между тем вокруг Москвы картина была совсем иная. Никоновская летопись даёт перечень среднерусских городов, по которым «разошлась» чума:   «И во Тверь, и въ Володимерь, и в Суздаль, и в Дмитров, и в Можаеск, и на Волок… А на Белеозере тогда ни един жив обретеся»24.

Далее в летописи находим своего рода «плач» летописца, потрясённого размахом бедствия. «Увы мне! како могу сказати беду ту грозную и тугу страшную, бывшую в великыи мор…» Составитель Никоновской летописи вставил в традиционный текст «плача» собственное дополнение. «И бысть скорбь велиа по всей земли, и опусте земля вся и порасте лесом, и бысть пустыни всюду непроходимыа…»25. При всей литературной условности этого дополнения, оно даёт некоторое представление о повсеместной хозяйственной разрухе, вызванной эпидемией чумы. Данная картина не находит прямых параллелей в византийском каноне «великого мора» и является авторской зарисовкой. Она наводит на размышления о возможных, вероятных и безусловных последствиях «великого мора» для Москвы и всей Северо-Восточной Руси.

Post festum. После пира…

Народонаселение. Отсутствие в источниках сколько-нибудь точных сведений о людских потерях заставляет ограничиться пунктирными предположениями. Чума резко сократила численность населения Руси. Следуя европейским показателям, можно говорить о потере примерно трети общего количества живущих. Самую обильную жатву чума всегда собрала в городах. Несколько утрируя, можно сказать, что после чумы Русь из «страны городов» превратилась в страну деревень. Учитывая преимущественно двух- и трёхдворную структуру русских деревень, а также их отдалённость и самодостаточность, можно думать, что крестьянское население имело гораздо больше шансов избежать заразы, чем городское.

Власть и собственность. Чума способствовала концентрации земли и власти. Выморочные вотчины пополняли родовой фонд и княжеский домен. Численное сокращение княжеских семей увеличивало владения оставшихся в живых Рюриковичей.

Деньги. Чума вызвала упадок торговли и ремесленного производства. Дороги были обрезаны заставами, ворота городов закрыты, а торговые площади опустели. Общение стало смертельной опасностью. В этих условиях поступление налогов и разного рода торговых пошлин в княжескую казну резко сократилось. Одновременно в результате высокой смертности выросли цены на товары и услуги, которые всё ещё оставались на рынке. На фоне всеобщего обнищания казна московских князей, собранная Калитой и пополненная Семёном Гордым, получила безусловное первенство. Свидетельством тому явилось возведение в Москве каменной крепости в 1367/1368 году.

Орда. Обнищание страны в результате чумной эпидемии сказалось и на русско-ордынских отношениях. Можно полагать, что князья, ссылаясь на последствия чумы, пытались сократить размеры «выхода» и отодвинуть сроки его уплаты. Орда до известных пределов шла навстречу этим просьбам. И не отсюда ли хан Джанибек получил от русских летописцев имя «доброго царя»?26 В этих условиях вполне естественной выглядела идея новой переписи податного населения Руси. Однако занятые своими усобицами ордынцы не имели времени для подобных мероприятий. Обстоятельства заставили их всё же заняться этим вопросом вплотную. Сильный «мор» в степях в 1374 году оставил Мамая без воинов и средств к их найму27. По-видимому, в этой связи он и потребовал от великого князя Дмитрия Московского немедленного расчёта по всем финансовым обязательствам, вероятно, в рамках всей системы великого княжения Владимирского. Но московский князь, владения которого также в этом году были охвачены новой волной эпидемии, ответил отказом. Так в истории Москвы возникло загадочное «розмирие с татары и с Мамаем» — первый шаг на пути к Куликовской победе28.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

Церковь. В Западной Европе две страшные эпидемии «чёрной смерти» в середине XIV века вызвали всплеск покаянных настроений, вылившийся в массовое движение флагеллантов. Эти «бичующиеся» в экстазе наносили себе глубокие раны плетьми с железным наконечником. Обличая пороки церкви, они считали, «что дорога к спасению идёт за пределами церковных структур, вдали от авторитета папы и общепринятых литургий»29. Всплеск религиозного энтузиазма в его самой крайней форме, вероятно, имел место и на Руси. Церковные летописцы обходят эту тему. Но не отсюда ли — из покаянных настроений перед лицом неминуемой гибели — выросло зародившееся в середине XIV столетия движение новгородских стригольников, исповедовавшихся на площадях у покаянных крестов и напряжённо искавших прямых путей общения с Богом?

Около церковных стен искали спасения тысячи обездоленных, потерявших во время «великого мора» семью, друзей и средства к существованию. Чудом избежавшие смерти люди жаждали новых чудес. Этот поток почти безумных энтузиастов не вмещался в русло существовавших в то время церковных институтов.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

В западноевропейских странах именно монашество оказалось на переднем крае духовного противостояния ужасам эпидемии. В то время как приходские священники зачастую бежали из городов, спасаясь от заразы, монахи нищенствующих орденов мужественно шли исповедовать и причащать умирающих, совершали по ним заупокойные службы.

На Руси ничего подобного не происходило. Городские и пригородные монастыри жили по особножительному уставу и фактически являлись «подсобным хозяйством» своих ктиторов. В этих обителях процветала частная собственность, а образ жизни инока зависел от его личного богатства. Особножительные монастыри в силу своей «обмирщённости» не могли стать рассадниками жертвенности и героизма, не могли должным образом освоить поток пожертвований, принять толпы новых братьев и оказать помощь обездоленным. А главное — они не могли превратить религиозный пыл людей, спасенных Богом от «чёрной смерти», в «системные» подвиги благочестия. Эту задачу могли решить только стройные, как македонская фаланга, и способные к бесконечному воспроизведению своей чёткой структуры монастыри общего жития. Их быстрое распространение во второй половине XIV — первой половине XV веков стало своего рода «монастырской реформой».

О происхождении понятия «Чёрная смерть» и о роли Крыма в распространении болезни Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое. .

Москва. Источники позволяют предположить относительно благополучное прохождение Москвы через бедствия «великого мора» 1350-х и 1360-х годов. Об этом же свидетельствуют и крупные военно-политических мероприятия, осуществлённые московскими князьями в этот период. Это и получение Иваном Красным ханского ярлыка на великое княжение в 1354 году вопреки сопротивлению сильной коалиции князей и Новгорода. И получение владыкой Алексеем в Константинополе митрополичьей кафедры. И успешная война с суздальско-нижегородскими князьями. И строительство московской каменной крепости. Перефразируя известный афоризм Карамзина «Москва обязана своим величием ханам», можно сказать, что «Москва обязана своим величием» милости чумы.
 

Примечания:

1. Фавье Ж. Столетняя война. СПб. 2009. С. 149–171; Ливи Баччи М. Демографическая история Европы. СПб. 2010. С. 103–111.

2. Бужилова А. «Бысть мор велик»// Родина. 2003. № 11. С. 111–114.

3. ПСРЛ. Т. 1. Лаврентьевская летопись. М. 1997. Стлб. 148.

4. Фукидид. История. Книга вторая. М. 2012. С. 47–53.

5. Евсевий Памфил. Церковная история. М. 1993. С. 262.

6. Временник Георгия Монаха (Хроника Георгия Амартола). М. 2000. С. 253.

7. Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайнаяистория. М. 1993. С. 150.

8. Там же. С. 148.

9. Там же. С. 150.

10. Там же.

11. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в одном томе. М. 2008. С. 916.

12. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Рогожский летописец. М. 2000. Стлб. 58.

13. ПСРЛ. Т. 10. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. СПб. 1885. С. 224.

14. Троицкая летопись. Реконструкция М. Д. Присёлкова. СПб. 2002. С. 371.

15. Штаден Г. Записки немца-опричника. М. 2002. С. 181. Прим. 187.

16. Там же. С. 50.

17. Там же. С. 59.

18. Соловьёв С. М. Соч. в 18 кн. Кн. V. Т. 9–10. М. 1990. С. 605.

19. Там же. С. 607.

20. ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М. 2000. С. 561.

21. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стлб. 93, 147.

22. Lagerqvist L. O. A History of Sweden. Stockholm. 2006. P. 31.

23. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. С. 77.

24. ПСРЛ. Т. 11. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М. 2000. С. 3.

25. Там же.

26. ПСРЛ. Т. 10. С. 229.

27. ПСРЛ. Т. 11. С. 21.

28. Там же.

29. Фавье Ж. Указ. соч. С. 164–165.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы увидеть скрытое содержимое.

 

[лекс 12,071]

@Александрович 

Цитата

Москва. Источники позволяют предположить относительно благополучное прохождение Москвы через бедствия «великого мора» 1350-х и 1360-х годов. Об этом же свидетельствуют и крупные военно-политических мероприятия, осуществлённые московскими князьями в этот период. Это и получение Иваном Красным ханского ярлыка на великое княжение в 1354 году вопреки сопротивлению сильной коалиции князей и Новгорода. И получение владыкой Алексеем в Константинополе митрополичьей кафедры. И успешная война с суздальско-нижегородскими князьями. И строительство московской каменной крепости. Перефразируя известный афоризм Карамзина «Москва обязана своим величием ханам», можно сказать, что «Москва обязана своим величием» милости чумы.

При том, что Н.Новгород в то время переживал эпидемию чумы. В тоже время, с переменным успехом воевал с Москвой (перевес Москвы стал ощущаться после 1377г. когда нижегородское войско было разбито татарами; потом ещё много раз совершались набеги - после набегов Едигея в 1408-1409г. край опустел - со временем более 80% нижегородского края обновилось), заключая периодически союзы, я бы поставил под сомнение вывод о милости чумы. По логике не могло быть такого, что если в Н.Новгороде, который взаимодействует с Москвой, чума, а в Москве чумы нет.

Изменено 27.03.2020, 08:01:07 пользователем лекс