Боливарианский социализм

[skelet 1,284]

Дело не в Венесуэле, дай ей Бог здоровья. Хотя Венесуэла сама по себе интересна. Дело в нас. К сожалению. Потому что ничего радостного в том, что опыт «боливарианского социализма» имеет прямое отношение к нам, нет.

Все уже сказано — как говорил Реми Де Гурман — но поскольку никто не слушает, приходится повторять вновь и вновь... Венесуэла — страна, живущая на нефтяную ренту. За долгие годы на этой ренте вырос, окреп и заматерел достаточно толстый венесуэльский средний класс. Это неплохо образованное, сытое, самодовольное, естественно, полностью проамерикански ориентированное, достаточно многочисленное меньшинство, категорически не желающее делиться этой рентой с пребывавшим в беспросветной нищете и убожестве семидесятипроцентным большинством. Подвиг Чавеса и смысл «боливарианского социализма» в том, что он насильно по отношению к этому меньшинству организовал процесс перераспределения этой самой ренты в пользу тех, кто никогда ничего от нее не имел. Вот, собственно, и все. Правда, есть одно но: Чавес как яркий органичный представитель этого самого большинства является и носителем архетипического мировоззрения этой по определению полуграмотной массы со всеми вытекающими проблемами. По сути, венесуэльская политика представляет собой борьбу двух квазипартий: «партии мерзавцев» и «партии идиотов». Ничего хорошего с точки зрения перспектив развития страны в этой ситуации нет. Отсюда, собственно, и нет перспектив.

Думаю, проницательный читатель уловил, на что автор намекает. На самом деле «боливарианский социализм» у нас уже есть. Правда, для построения его у нас не потребовалось какого-то особого подвига, поскольку идея, форма и практика социального перераспределения досталась нам в наследство от советской системы. Ее сейчас потихоньку пытаются раскурочить наши внутренние каприлесы, однако понятно, что инстинкт самосохранения власти все равно будет поддерживать необходимый баланс. Покуда на то есть ресурс. Повторим: смысл такой системы в перераспределении ренты. И все. Нет ренты — нет страны.

Отличие нас от Венесуэлы пока еще существенно. И не только в размерах, хотя и размер имеет значение. А в том, что у России, пока мы таковою являемся, сохраняются остаточные навыки, компетенции и амбиции за рамками перераспределения ренты. Эти амбиции и определяют ту политическую риторику, которую уже практически без запинки освоила действующая российская власть. Превращению этой риторики в какие-либо системные действия жестко препятствует достигнутый уровень «боливаризации» российского социума и российской политики. По достижении венесуэльского уровня «боливаризации» проблема отпадет сама собой. По-видимому, вместе с самой Россией.

Покуда проблема не отпала, самой актуальной для нас является тема социального устройства будущей России. И в том числе в первую очередь понимание сущности социализма и места социализма в этом будущем устройстве. Потому как, еще раз повторимся, позволить себе неэффективную неконкурентную модель экономики Россия (в отличие от Венесуэлы) не может, если она собирается существовать дальше.